Судить о веселости отца Александра следует с тем большей осторожностью,

что ведь за ней опыт верности вере в годы Великого Отступничества, когда
верных оставалось очень, очень мало, и каждый из верных непосредственно
ощущал на себе отяжелевшую руку князя мира сего. Верность эта была
унаследована от матери. Елена Семеновна крестилась вместе со своим
семимесячным сыном у "катакомбного" священника, когда на дворе стоял 1935
год, атеисты без малейшего смущения официально именовали себя безбожниками,
а исчезновение христианства в советском обществе планировалось запросто на
общих основаниях с другими подробностями пятилеток. Александр Владимирович
Мень был рукоположен в сан диакона и затем священника, когда воина на
уничтожение против христианства перешла в менее кровавую, но весьма
разрушительную стадию хрущевских гонений. И ведь не в одних внешних гонениях
было дело. Те участники религиозно-философских кружков, которые позднее, при
Брежневе, теряли работу или даже шли в тюрьму, ощущали хотя бы пассивное
сочувствие интеллигенции, хотя бы непоследовательные попытки помощи из-за
рубежа; о них знали, их уважали. Напротив, в сталинские и даже хрущевские
годы имело место единственное в своем роде психологическое давление: